Тенор – это всегда герой-любовник, человек-праздник на сцене. Каково ему в жизни? Как становятся артистами?
Что такое современная опера? Об этом и многом другом рассказал солист областной филармонии имени Газизы Жубановой Беджа Калмыков.
– Сколько вам лет?
– Мне 33 года. Родился в городе Энгельсе Саратовской области. У меня мама родом оттуда. Так получилось, что отец поехал туда, влюбился и забрал ее в Казахстан.
– Вы относитесь к бакинским цыганам?
– Да, со стороны отца у нас бакинский род. Раньше они кочевали, пришли в эти степи. Им здесь, наверное, комфортно было, остались. Значит, так было угодно судьбе, чтобы они осели, внуки их родились на этой земле. Мамина девичья фамилия эстонская – Эрлина. В ней, кроме цыганской, течет эстонская и русская кровь. А зовут ее Сюжета. С ее стороны много артистов, бабушка хорошо пела. Видимо, я пошел в маму и ее родных. С детства себя настроил, что буду петь, что это станет основным делом моей жизни. С шести лет уже твердо знал, чего хочу. Занимался музыкой. Помните, раньше были кассетные магнитофоны? Слушал кассеты с записью любимых певцов.
– Это были цыганские певцы?
– Да, на одной из любимых кассет была запись исполнения песен мужа моей тети – цыгана. Мне нравилось, как он поет. Пытался подражать ему. Потрясающий певец, самоучка. Очень грамотно, красиво поет. В цыганской среде его знают.
– А кто вам нравился из популярных певцов?
– Для меня кумиром и эталоном был Филипп Киркоров. Слушал все его песни. Александр Серов тоже очень нравился, Леонтьев. Из женского эстрадного ряда никого назвать не могу. Как-то я в это не окунался. Теперь, когда стал профессионалом, могу слушать и сравнивать: как поют сейчас и как раньше. Тогда на эстраде цеплялись хоть за маленький, но талант. Над артистом работали, лепили из него конфетку. Сейчас на талант не смотрят. Сегодня большую роль играет соответствие внешних данных певца ожиданиям публики. В основном молодой. Утрачена цельность. Реально нет разницы между талантом и неталантом. Надо петь непонятно. И тогда ты станешь раскрученным и востребованным. Молодые поют так, что непонятно, какие слова у них во рту, под музыку, написанную тремя нотами. Какие раньше песни пели? И кто? Если брать эстраду: Муслим Магомаев, Эдуард Хиль, Иосиф Кобзон, Евгений Мартынов – ряд можно продолжать. Это реально была эстрада. Она представляла осмысленные слова, осмысленную музыку. Песни ориентировались не только на тинейджеров. Они брали за душу так, что реально хотелось эту душу развернуть. Теперь тоже есть певцы, которые хорошо поют, а тебя не цепляет. Слушаешь и думаешь: «Ну почему?» Скорее всего, нет внутреннего содержания, души, тонного звука, который хочется в этих словах ощутить, эту боль, восторг, характер песни. А есть певцы, с которыми
ты вместе переживаешь.
– Сейчас есть такие певцы?
– Есть, но мало. Не могу назвать себя фанатом кого-либо. Но далеко за примерами не надо ходить. Димаш Кудайберген. Я не говорю о его необъятном диапазоне. Есть еще глубина исполнения. Он поет с глубиной Тихого океана. Доносит смысл песни, страдание, переживание. Есть еще Алексей Чумаков. Мне очень нравится, как поет этот парень. Нравится его манера пения, стиль, поведение. Сейчас певцы понты ставят впереди себя. А это человек, который сам пишет музыку. Чистый, откровенный, с открытой душой человек просто дарит тебе свои песни.
– А кто вам нравится из оперных певцов?
– Оперных много. Если брать истоки этого жанра, конечно, это Энрико Карузо. Один из мегатеноров.
– Сейчас много записей с его голосом можно найти в интернете. Честно говоря, по ним мегатенора распознать трудно.
– На старых записях звук искаженный. Мы многого не слышим. Оперный певец – это не только голос. Это в первую очередь умение обаять зал, увести его за собой. И то, что описывается современниками Карузо – не просто легенды. Что-то там действительно есть. Каждый певец соответствует своему времени. Карузо – один из кумиров того периода. Образец для меня – Франко Корелли. Певец просто от Бога. Он начал довольно поздно. Искал себя, технически был неуравновешен. Стал знаменитым к тридцати годам. Представьте: метр девяносто, итальянец, драматический тенор. Это редкий голос и один из самых востребованных. Такие певцы могут исполнять сильные теноровые роли – Каварадосси, Радамеса, многие вагнеровские партии. Вагнер ввел в оперный обиход двухсоставные и трехсоставные оркестры. Это 140-210 музыкантов в оркестровой яме. Представляете, какой звук там! И тебе надо дать такой голос, чтобы он пробился через оркестр и донесся до самого верхнего яруса. Это могут делать вагнеровские певцы. Их очень хотят видеть у себя директора оперных трупп. Сильным вагнеровским певцом сейчас считается Йонас Кауфман. Это немецкий романтический тенор. Он мне нравится. Витторио Григоло недавно приезжал в Астанинский оперный театр. Это итальянец, лирический тенор, который исполняет драматические партии. Считаю, что он один из лучших вокалистов. Поет очень мягким дыханием, таким, что его нотки на пиано реально достигают каждого человека: не надо прислушиваться – до тебя дойдет этот тихий звук.
– Насколько сложно быть оперным певцом в современном мире?
– Оперный певец сегодня – это человек, который на сцене решает не две, не три и даже не пять задач, а около десяти. Вот смотрите. Он должен хорошо знать свою партию и сюжет оперы. Помимо этого, надо иметь представление о метаниях главной героини, владеть сюжетными линиями второстепенных участников спектакля. Все это держать под контролем, не выходя из образа. Знать партию оркестра: когда вступать, где, когда и что делать. Владеть мизансценой, плюс слушать партнера. Все эти задачи нужно держать в голове. И при этом на сцене нельзя быть роботом. Роль не должна быть сплошным рядом арий, которые ты выучил. Надо выдать все, чтобы люди вместе с тобой могли пережить состояние героя. И еще одна задача. Держать здоровым голосовой аппарат. Бывает, что ты вроде бы и звучишь, и вроде устаешь. Организм что-то выдает не то. А у тебя сегодня спектакль. Вот как себя настроить? Тут включается профессионализм. Включается адреналин. У меня таких случаев было много. Поверьте.
– Расскажите.
– Расскажу, как сдавал госэкзамен в 2017 году в Саратовской консерватории. В любом вузе процесс обучения плавно и неизбежно переходит в выпускные госэкзамены. Когда мы должны стоять и петь восемь произведений и после одного выходного дня – оперный спектакль. Это называется сдаем оперную партию. Накануне я теряю голос. Вроде бы меня ничего не беспокоит, но чувствую, что-то не так. У нас в театре была врач-фониатор Елена Васильевна. Она поставила мне диагноз: воспаление. Я успокоился. Голос не звучит, потому что воспаление. Хорошо, лечимся. Начинаются экзамены. А я не могу петь – срывается голос. Собралась кафедра. И мне сказали: «Мы знаем, как ты поешь, оценку тебе поставим автоматом. Давай лечись, выполняй все предписания фониатора. В случае чего возьмешь справку и сдашь на следующий год». Думаю: «Ну как целый год терять?». Потом успокоился. Наступает госэкзамен. Мне уже все равно, будет как будет. Выхожу – пою. По качеству не так, как хотелось бы, зато без петухов. Это тот самый случай, когда включился профессионализм и адреналин. И качество, о котором говорил Федор Шаляпин: «Шаляпина на сцене два – один поет, а другой контролирует». У меня так и было. Внутренний голос со мной разговаривал, пока я пел.
К оперному классу подошел в приподнятом настроении. Я исполнял партию Ленского. Похвалюсь. Сыграл его профессионально. После экзамена подошел Михаил Журков, считаю его сильным вокалистом. Говорит: «Беджа, дорогой, как ты спел! Зачем тебе филармония? Тебе нужно в театр. Я чуть не заплакал, когда ты умер». Потом на меня произвели впечатление слова женщины, которая помнила всех исполнителей этой арии. Она мне сказала, что такого Ленского она долго ждала.
– Тем более что арию Ленского пели Козловский, Лемешев – первые величины русского певческого искусства. Это хорошая путевка в оперный театр.
– После этого Сметанников позвал меня к себе домой, он часто так приглашал. Я даже жил у него какой-то период. У Леонида Анатольевича квартира была пятикомнатная. А рядом находилась однокомнатная, которую я снимал. Платил небольшие деньги. В общем, мы сидели за ужином, он хотел понять, как это все произошло. Вроде на специальности я спел у него не очень хорошо, а оперный класс выдал вот так: «Ты Ленского так сыграл, что я просто сел». Для Сметанникова середины не существует. Если хорошо, значит, это действительно хорошо. Плохо, значит, плохо. После его похвалы я понял, что хочу быть в театре. Пошел устраиваться в Саратовский оперный, к руководителю театра и дирижеру Кочетову Юрию Валерьевичу. Заявил: «Хочу у вас работать». Все саратовские театральные дирижеры работают на оперной кафедре, знают студентов консерватории, кто и как сдал экзамены. Передо мной сидел человек 75 лет, весь в косметических подтяжках. «Беджа, дорогой, вакансий нет». Жена его, ровесница, работала тоже в театре, вся подтянута, пела партии двадцати- и тридцатилетних героинь.
– «И поэтому Джудитту и Чаниту петь я буду до восьмидесяти лет?». У нас сейчас Джильду поют в 50 лет и старше. Кто-то из оперных певцов как хохму вспоминал, что юную дочь Риголетто, запакованную в мешок, с трудом смогли сдвинуть со сцены три здоровых мужика. Когда-то арию Чио-Чио-Сан исполняла Тамара Миглау – певица очень хорошая, но дама крупная, Баттерфляй она пела в 50 с плюсом. Когда прозвучало «Мне минуло 16 лет», по залу прошел шорох.
– Да, смешная картина. В 50 лет петь Джильду – это порнография, я считаю. Ну вот Монсеррат Кабалье. Понятно, она богиня оперной сцены, примадонна. Но все же. В операх исполнять Джильду с такой фактурой – не то. Некрасиво. Либо надо заниматься концертной деятельностью. Пой арии как концертные номера. Паваротти в молодости был достаточно стройным. Как он сам определил, его торной дорогой в оперу была партия Рудольфо из «Богемы» Пуччини. Там он тоже был большим. Но тем не менее подтянутым. А потом располнел и пел Альфреда в «Травиате». Хотя он и сам говорил: «Я считаю, очень большой дар и успех, когда человек находится в своем репертуаре. Тогда он может долго петь».
– Так почему вы все-таки не остались в театре?
– После экзаменов я насмотрелся опер. Современных. Настолько, что в какой-то момент смотреть их стало противно. Это похабщина какая-то. Черняков недавно поставил Вагнера, где люди в трусах, майках бродят по сцене. А то ведь еще и голые выходят. Я видел такую постановку в Саратовском театре – «Аиду». И что вы думаете? Ограничение – плюс 18. Открывается сцена и начинаются всякие непотребности, стыдно смотреть. Там не только Верди, все великие перевернулись в гробу. То, что творят с операми, которые современные постановщики не писали, находится за гранью всех смыслов. В Саратове смотрел «Евгения Онегина». Главный герой был одет и вел себя, как Нео из «Матрицы». Вишневская жаловалась, что не смогла смотреть на Татьяну, сидящую на унитазе и пишущую письмо Онегину. То есть переходят все грани, устраивают беспредел. Сейчас оперу можно только слушать. Либо находить старые постановки на ютубе и наслаждаться.
Марина ЗАЙЧЕНКО
Фото из личного архива Беджи Калмыкова
