Отпущенный Создателем срок Константин Иванович Деркаченко — поэт, родившийся в России, а позже ставший казахстанцем, прожил достойно, так, как и подобает человеку с пламенным сердцем, целиком отдавшим себя служению Музе.
Этой беззаветной преданностью поэзии он «заразил» многих представителей тогдашнего молодого поколения. Мне просто повезло, что по своей доброте и соучастию в судьбе многих молодых он ввел меня в мир литературы, журналистики. И, добровольно взяв шефство над неустроенными пока в жизни, подобно мне, «стихотворцами», горевшими желанием хоть как-то заявить о себе на литературном поприще, терпеливо возился с нами по стандартам учителя классического стихосложения – учил правильной рифмовке, соблюдению размера, подбору созвучий.
Он не уставал ходить на собрания-беседы литературного объединения, вечера музыкального творчества, встречаться со студентами, учащимися средних специальных заведений, школ, а летом, во время каникул – ездить по пионерским лагерям. Кроме того, с теми, кто жил за пределами города, Константин Иванович вел обширную переписку. При этом педантичность (письма он не писал, а печатал на машинке с непременным проставлением даты) соседствовала у него с романтическим настроем, который есть почти во всех произведениях поэта. А начинающим рифмачам вроде меня было тепло под надежным крылом известного по тем временам поэта, с подачи которого что-то и прорывалось иногда на страницы областной газеты «Путь к коммунизму», строгого, жившего в соответствии с идеологическим строем того времени, издания.
До классиков литературы, книгами которых мы зачитывались и которым слепо подражали, было не дотянуться, а Константин Иванович со своей отеческой заботой, оптимизмом и отвагой Дон Кихота был рядом. Теперь, по прошествии многих лет, осознаешь всю значимость знакомства с этим великодушным человеком, который бескорыстно воспитывал в нас чувство Слова. Это было не обучение, потому что невозможно обучить творчеству, а именно воспитание. Со штатным сотрудником областной газеты Романом Константиновичем Трофимовым он возглавлял литобъединение, куда стекались молодые творческие силы, был инициатором создания в городе музыкального салона – до сих пор в памяти музыкальные вечера при Доме культуры железнодорожников.
Не знаю, чем могла в то время привлечь его внимание моя скромная личность, скорее всего, это было большим авансом с его стороны: просто он всегда старался угадать в молодых созвучие своей Музе, помочь неоперившимся. Потому я была принята в его семье как дочь.
Потом я уехала, окунулась в болото семейной жизни, и переписка постепенно оборвалась…
Одно успокаивает: при жизни он еще успел порадоваться стихам своих учеников и учениц – Виктора Шостко, Виктора Ширко, Жанны Буровцевой, Валентины Телегиной… Но, наверное, ближе всех к нему, по восприятию жизни, отношению к поэтическому слову был и остается наш земляк, поэт Валерий Мартыненко, оправдавший надежды учителя.
Конечно, творческому подъему многих собратьев по перу, ставших впоследствии проводниками художественного слова, и, прежде всего, гражданами, способствовали поддержка опытного мастера, его духовный потенциал. И, смею думать, что и нашего старого, доброго «ворчуна», как он сам себя называл, подзаряжал амбициозный дух нашей молодости.
Малика ТУГИЛОВА
Живая память
Все дальше за годы уходит наша человеческая память, но мы ее возвращаем из далекой дали, чтобы вспомнить о тех, кто нам дорог на протяжении многих лет.
25 января исполняется 110 лет со дня рождения известного актюбинского поэта Константина Деркаченко. Хочется добрым словом вспомнить своего учителя по перу, с благодарностью отметить его заслуги в деле воспитания молодежи. Многим поэтам Актобе Константин Иванович открыл дорогу в прекрасную страну добра, любви, веры и надежды – Поэзию. Виктор Ширко, Малика Тугилова, Вячеслав Терентьев, Николай Помазуев, Виктор Шостко, Николай Лукьянов и другие являются его учениками. Многих, к сожалению, уже нет с нами.
Я познакомился с ним в 1971 году, когда учился в девятом классе. Поэт пришел к нам на комсомольское собрание, читал свои стихи. Потом было посещение литературного кружка, которым он руководил, научая, наставляя нас поэтическому мастерству. Были встречи у него дома. Все помню, как сейчас. Мои воспоминания об этом помещены в двух книгах Константина Деркаченко: «Ради жизни на земле» и «Родник большого чувства», которые я выпустил в память о моем учителе.
Огромную работу проделал сын поэта Виктор Деркаченко. С сыновней любовью он отнесся к каждой строчке стихов поэта, скрупулезно собрал все архивные документы и переслал их мне. Эти две книги имеются во всех библиотеках города и области. Именем Константина Деркаченко названа улица в микрорайоне Юго-Запад. Старшему поколению нашего города хорошо знакомо это имя. Благодарен судьбе за то, что мне посчастливилось знать Константина Ивановича – солдата, поэта, гражданина, не сдавшегося никаким бедам, невзгодам и лишениям судьбы.
Проезжая мимо дома по улице Ватутина, 14, где жил поэт, я низко кланяюсь его памяти.
Пока мы помним о тех, кто прошел по нашей судьбе, оставив в нас добрый след – они живы.
Валерий МАРТЫНЕНКО
Справка «АВ»
Константин Деркаченко родился 25 января 1903 года в Кронштадте, в семье военного офицера-моряка, участника Цусимского сражения.
Литература повела его за собой рано. Писать стихи начал с шестнадцати лет, в 1922 году его первое стихотворение появилось на страницах петроградской «Красной газеты». В 1924 году вступил в комсомол и тогда же стал одним из инициаторов создания первого в Советском Союзе рабочего литературного журнала «Резец», председателем литературной группы при его редакции.
Он вошел в число членов ЛАПП — Ленинградской ассоциации пролетарских писателей, был избран секретарем знаменитой «Кузницы». В творческих кругах того времени хорошо было известно имя, под которым он печатался, — Антоний Касимов. Он печатался во многих газетах и журналах, в том числе и центральных.
Но 1935 год принес в его судьбу недобрые перемены.
Началась «чистка» Ленинграда от «нежелательного элемента», от бывших российских дворян, от интеллигенции, потомков тех, кто служил в царской армии. В их число и попал К. Деркаченко. Без суда и следствия, без объяснения причин вместе с семьей он был выслан из Ленинграда в Казахстан, в наш Челкар. Нелегкая пора наступила для того, кто еще недавно жил одним дыханием с новой поэзией, с волнениями и тревогами большой литературы, переживавшей время становления, — только что завершился
1-й съезд советских писателей.
Началась война, и К. Деркаченко вступает добровольцем в полк народного ополчения, служит в военно-учебном пункте горвоенкомата, а с января 1943 года снайпер Деркаченко находится в действующей армии на фронте. Он дошел от Белгорода до австрийских Альп. Был дважды ранен, контужен. Награжден орденом Славы третьей степени и медалью «За победу над Германией».
После войны Константин Деркаченко возвратился в Актюбинск, где жила его семья. Писать стихи он не прекращал никогда. В 1947 году его приняли в Союз писателей СССР, но даже несмотря на это, из-за клейма ссыльного и негласного указания работников НКВД он, за редким исключением, был лишен возможности публиковать свои произведения вплоть до 1957 года — времени его официальной реабилитации.
После этого поэт полностью отдался своему призванию – работал журналистом, вел общественную работу выборного секретаря межобластного отделения Союза писателей Казахстана по Актюбинской области, много сил отдавал воспитанию поэтической молодежи. Писал стихи, много выступал в коллективах заводов, общежитиях.
Чаще всего свои стихи он публиковал на страницах областной печати. Фортуна к нему стала снисходительней: с 1960 по 1979 год казахское издательство «Жазушы» выпустило пять сборников стихов и поэм Константина Деркаченко: «Говорит сердце» (1960), «А это сохрани…» (1964), «Венок из полыни» (1968), «Самое дорогое» (1974), «От всей души» (1979).
Умер поэт 5 апреля 1980 года. Похоронен в Актобе.
Константин Деркаченко
Жар-птица
На корону волос твоих –
цвета червонного золота –
я хочу и не смею
вот эту ладонь положить,
чтобы сердце забилось,
как в юности, радостно, молодо,
и забыло хоть на день,
что время к закату бежит.
Я не встретил тебя
на заре моего многолетия,
и раздумья об этом
сейчас для меня нелегки:
может, ты бы тогда
на признание это ответила
не кивком отчуждения,
а теплым пожатьем руки.
Я смотрю на тебя,
и сияние глаз под ресницами
согревает меня
на осеннем нелегком пути.
Ты вошла в мое сердце,
как в клетку,
волшебной Жар-птицею,
и тебе из него
не уйти,
не уйти,
не уйти!
На себя ты когда-то
оденешь снега подвенечные,
с молодым и любимым
дорогою счастья пойдешь.
Но сперва разорви
эти строчки мои сумасшедшие,
потому что сердце мое
ты тогда разорвешь.
Отпущу я Жар-птицу –
мою ненаглядную пленницу.
И не в сказке волшебной,
а в жизни, всерьез, наяву
до последней минуты
во мне ничего не изменится,
и последним дыханьем
я имя твое назову…
1965 г.
Золушка
Не на балу, при лайковых перчатках,
не в сказке случай познакомил нас.
Был у нее в те годы непочатый,
Любви ко мне и юности запас.
Ее тропа с моей сошлась фатально,
когда я сам юнцом зеленым был.
Я не дарил ей туфелек хрустальных
и золотой кареты не сулил.
Она владела сказанным приданым:
пальтишко, платье, да комплект белья.
На запись в ЗАГСе дали в долг тогда нам
по трешке с носа шаферы-друзья.
Мы обошлись без свадебной пирушки,
за чаем вечер скоротав вдвоем.
Я принял в дар от Золушки-подружки
заветное девичество ее.
Лихой судьбы несчетные удары,
непостоянство сердца моего, —
вот что принес я Золушке в подарок
и не отвергла Золушка его.
Терпела все… Детей моих рожала,
как вол, тянула весь домашний труд;
на мой характер не носила жалоб
в народный суд и на соседский суд.
Когда со мною, в сонмище опальных,
в изгнанье шла без страха, не дрожа,
ей было не до туфелек хрустальных, —
во мне бы веру в правду поддержать.
Безропотно, как жены декабристов,
шагала рядом по дороге бед.
Я без нее, наверно бы, не выстоял
за горевые двадцать с лишним лет.
Изведав все, от лютых вьюг до зноя,
в суровых, неприветливых краях,
подругой верной об руку со мною
полвека ходит Золушка моя.
Я не сулю ей золотой кареты
и туфелек хрустальных не дарю,
но от души в несказке грустной этой,
за все, за все ее благодарю.
1967 г.
Полуночка
Соблюдая дневной фарисейский запрет,
только ночью о страсти поют соловьи.
У меня соловьиного голоса нет,
чтобы спеть о величии страстной любви.
Только ночью, когда засыпают ветра,
Только ночью в безмолвной
безлюдной тиши,
Наступает двойного цветенья пора
В неразрывном слиянии тел и души.
Я не знаю, в каком незапамятном сне,
в полусказке, в ночном соловьином краю,
ты незванно-нежданно явилась ко мне
и щекою согрела подушку мою.
До того даже в мыслях с тобой никогда
не бывал я так близко, так полно вдвоем.
И, в тебе побеждая остатки стыда,
слушал губы твои, слушал тело твое.
От полуночи жаркой до самой зари
ты была и душою и телом близка…
Ты себя и меня ни за что не кори,
это – сон, это в сказке тебя я ласкал.
До земли поклонюсь я при встрече с тобой
за полночные, грешные думы мои,
и не слова тебе не скажу про любовь…
Пусть тебе про нее пропоют соловьи.
1967 г.
Осенняя встреча
Этих строк рассудком не взвешивая,
я пишу их от Вас вдали:
для чего Вы зарею вешнею
мою позднюю ночь зажгли?
Незагаданный и непрошеный
прочертили по сердцу след?
Вы – плохая, или хорошая?
Вы добры ко мне, или нет?
Может, Вы – та самая, лучшая
из несметной толпы людской,
та единственная, что измучает
и надеждами и тоской?
Та, из всех дорогая самая
на моем закатном пути,
для которой прежде душа моя
этих слов не могла найти?
Я у Вас любви не выпрашиваю, —
не дарите мне сладкой лжи,
чтобы мне с этой ложью Вашею
стало легче на свете жить.
Пусть желаемое не сбывается,
ожидаемое – не придет:
если сердце о ком-то мается,
значит, сердце мое живет!
1965 г.
В минуту слабости
«Мечтам и годам нет возврата…»
А.С. Пушкин
Весь день одна и та же фраза
висит над пропастью листа:
«Устал душою до отказа,
Мечтать устал
и жить устал!»
Я попадал судьбе в немилость, —
мечты ломались вкривь и вкось:
задуманное – не свершилось,
загаданное – не сбылось.
Я безответно очень многим
дарил стихи, дарил цветы,
шагая к той черте дороги,
где нет ни грешных, ни святых.
А многим искреннее чувство
казалось шалостью пера!..
На сердце холодно и пусто, —
кончать комедию пора.
Я слышу отзвук фразы умной
и повторяю вслед за ним:
«Опустим занавес бесшумно,
аккорд последний приглушим
не на минуту, а навеки».
И две любимые руки
пусть мне положат пятаки
на холодеющие веки…
«Мечтам и годам нет возврата…»
И если к счастью нет пути, —
ты мне,
любовь моя закатная,
минуту слабости прости
1966 г.
Присказка
(Из цикла «По следам сказок»)
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом;
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
А.С. Пушкин («Руслан и Людмила»)
…Не так живу, как этот кот ученый.
Не сказками, а жизнью весь пропах,
судьбой по медным трубам волоченный,
не раз побывший в чертовых зубах,
хожу, гляжу, прислушиваюсь к жизни.
По возрасту – пора бы на покой,
но как уйти, когда еще не вызвенел
последней, завершающей строкой…
Как будто все отмеряно, отвешено,
простись с родней и – к черту на рога!
Ведь не дождаться мне – седому лешему –
молочных рек в кисельных берегах.
Но мне судьба на шею груз навесила:
названьем сказок обрамлять стихи.
По ветке, по вязанке, по охапочке
Беру из сказок и несу домой:
Дюймовочку с малюткой Красной Шапочкой,
Горыныч-Змея с Бабою-Ягой.
Жар-Птица бьет крылами где-то около,
роняя перья с яркого хвоста,
и я лечу, лечу за нею соколом,
бессонницею нервы исхлестав.
Беседую с Царевною-лягушкою,
одним дыханьем с Золушкой дышу;
Вегорку, Полуночку, Зорьку слушаю,
за Дон Кихотом к мельницам спешу.
Сажаю Королеву-недотрогу
на самолет, назвав его ковром…
Я жду, когда затихнет понемногу
по вечерам наш многолюдный дом.
Как трудно след по сказочным дорогам
прокладывать не сказочным пером,
пером простым, пером не золоченым,
от времени сработанным почти…
Приди ко мне на помощь, кот ученый,
и пушкинскому складу научи,
по звеньям строк со мною поброди…
Вот присказка,
А сказки – впереди.
1967 г.
На привале
В летний зной далек и тяжек
Заграничный переход:
Сколько влаги из баклажек
Осушил солдатский рот.
Позади шагов немало,
Пыль легла на лоб и грудь.
Наконец большим привалом
Энский полк закончил путь.
И в березовом лесочке –
Будто в рай земной попал, —
Примостясь щекой на кочке,
Мой приятель задремал.
У солдата сон недолог –
Промелькнул и нет как нет…
А во сне – родной поселок,
Дом, знакомый с малых лет.
По крыльцу, стене, окошку
Льется лунная река.
Отшвырнувши «козью ножку»,
К двери тянется рука.
Нет, не всем в разлуке спится,
Тем, кто любит, — не до сна.
И метнулась белой птицей,
Нежным голубем жена.
Как обнял ее такую,
Как детишек приласкал,
Сколько было поцелуев –
Может я бы не сказал.
Только каждому солдату
Не однажды на войне
Тоже виделись когда-то
Сны о доме, о жене…
Друг-приятель, что с тобою?
Разве сон твой не хорош?
Ты в бою ходил героем,
А теперь во сне ревешь!
Тяжела слеза мужская,
Тяжела и солона, —
Лишь во сне жена ласкает…
Что поделаешь – война!
Нелегка войны дорога:
Рвы, окопы, лес да гать…
Помолчим, друзья, немного,
Чтобы сон не испугать.
Спи, пока пишу стихи я,
Спи, товарищ, в добрый час.
На привалах сны такие
Я и сам видал не раз.
1945 г.
Человек остался один
Сердце исходит безмолвным плачем,
Гулко в виски стуча.
Трудно, когда у щеки горячей
Нет ничьего плеча.
Трудно, когда на душе таится
Острая, злая боль;
Соль на губах, соль на ресницах,
Жгучими каплями — соль.
Трудно, когда по окошку вьюга
Снегом сухим шуршит;
Кажется, — вымерла вся округа,
Вся, до единой души.
Будто тебя снеговою крышей
Насмерть в степи замело…
Нет никого… И никто не слышит –
Как же тебе тяжело!
Нет никого… Только ветер воет
За ледяной стеной.
Нет никого… Только боль с тобою –
Друг неразлучный твой;
И никуда ты ее не спрячешь,
Не отпугнешь, крича…
Трудно. Когда у щеки горячей
Нет ничьего плеча…
1937 г.
Родник
Расчеты с жизнью подытожа,
преодолев сизифов труд,
поэты умирают тоже,
но их стихи не все умрут.
Моих — останется немного –
родник, скромнее всех других.
Ты из него за ради Бога
хотя бы струйку сбереги.
На дне безвестного оврага,
земную разорвав кору,
к твоим ногам я тихо лягу,
я не иссякну, не умру.
И, если будет трудно очень
с тоскою справиться в груди, —
к струе моих негромких строчек
усталым сердцем припади.
Пускай тебе не станет грустно,
когда внимая зову строк,
из родника большого чувства
ты первый сделаешь глоток,
чтобы в тебе смеялась, пела
любви и нежности струя,
и чтобы в каждой клетке тела
жила хоть капелька моя.
1967 г.
Не бойся
Вы прошелестели мимо меня,
словно ветвь, полная чувств и листьев…
Юрий Олеша
Стихи, как видно, делал я на двойку, —
ничем тебя не тронули они.
Порви их, все,
и выброси в помойку, —
казни меня,
любовь мою казни.
Забудь про оскорбительную жалость.
Мне больно?
Да!
Но радуюсь тому,
что ты рукой когда-то прикасалась
к моим стихам,
как к сердцу моему.
Когда без слез мужское сердце плачет,
когда глаза бессонные сухи,
когда смолчу при встречах, —
это значит,
что грусть вольется в новые стихи.
Не бойся, —
больше не единой строчки
не дам тебе и почтой не пришлю.
Живи спокойно,
спи спокойно ночью,
забыв о том,
что я тебя люблю.
Не слушай голос песни лебединой,
Пусть он звенит, от боли трепеща.
Прошелести,
как ветвь сирени,
мимо…
Прощай,
моя любимая,
прощай!
1964 г.
