Рассказ-быль
В степном селе Калинино моя мама, Евдокия Бузаубаева, была первой мастерицей. Она шила нарядные расклешенные платья для девочек, вышивала невиданными в ауле узорами рушники, вязала яркие кофты. И еще любила рисовать. В нашем доме было разрисовано все: подносы, тарелки, коврики. Даже новенький холодильник мама умудрилась разукрасить цветами. Она могла изобразить портрет сына, могла превратить кусок мешковины в картину с ликами святых. Но чаще всего мама рисовала цветы. Свои любимые голубые подснежники, ландыши, хризантемы, память о которых жила глубоко в ее сердце. Масляные краски и кисть словно возвращали ее на родину, на Дальний Восток, в далекий Амурский край, где остались ее родители, сестры и брат.
В Казахстан мама приехала в 1953 году. До этого было беззаботное детство в большой семье потомственных портных. Затем окрыленная, полная надежд юность. И безжалостная война, по-своему распорядившаяся людскими судьбами.
Мама редко рассказывала нам о войне. Да и когда ей было вспоминать об этом – десять детей, муж, свекровь, только успевай готовить да стирать. Из редких откровений мы знали, что служила она в уссурийской тайге в звании ефрейтора. Здесь располагалась засекреченная летная часть, мама, судя по всему, работала в хозвзводе. То она красила оборудование, то дежурила на кухне, то стирала, то вместе со всеми копала все новые и новые могилки.
— Летчики гибли как мухи, — говорила она. – За четыре года столько крестов поставили с красной звездой, что кладбищу конца-края не было видно.
И ревматизм она заработала в те годы.
— Стоишь на посту, дрожишь от холода, ноги насквозь мокрые. Придешь в землянку, портянки расстелешь под простыней и всю ночь своим теплом греешь. Утром намотаешь их на ноги — и за работу.
Физическая нагрузка на хрупкие плечи усугублялась психологическим надрывом. Не каждый выдерживал испытания чужой болью и смертью.
— У нас одна девушка с ума сошла, — как-то поделилась мама.
Молодой Евдокии, как некурящей, вместо махорки выдавали сахар. Ранним утром, поспав 3-4 часа, она уходила в чащу, собирала дикие ягоды: морошку, голубику, виноград. Готовила варенье и отправляла домой, сестрам.
— Я была старшая, после меня в семье шесть девочек и единственный братик. Мне казалось, что сестры – самые родные люди на всем свете. Я думала, что не смогу прожить без них ни одного дня, — вздыхала мама, сидя за прялкой.
В тайге, в свободные минуты, она шила сестрам красивые рубашки.
— Новые портянки хлоркой выбелю, на солнце прожарю. Скрою блузку для Маруси или Ниночки. И вышиваю на рукавах, на кокетке то, что вижу вокруг: ветки дикого винограда, ягоды, цветы.
Почти пять лет прослужила мама в летной части. После войны ей предложили остаться, но она категорически отказалась: «Землю буду грызть зубами, но до дому доберусь».
В 24 года она в Биробиджане вы-училась на нормировщика. Работала по этой специальности в шахтах Амурской области, где и познакомилась с бывшим военнопленным казахом Султаном, моим папой.
Мне было шесть лет, когда я с Дальнего Востока с родителями приехала в село Калинино, к своей казахской бабушке. Наша мама поначалу никак не могла привыкнуть к степным обычаям. Когда становилось совсем невмоготу, она в сердцах говорила:
— Да что же это за страна такая?! Даже солнце встает здесь с другой стороны!
Но понемногу привыкла сидеть на полу за столом, есть бесбармак руками из общего блюда, пользоваться самоваром. Через время о ней пошла слава как о хорошей келин.
Семь лет назад нашей мамы не стало. Она умерла на 85-м году жизни, в окружении детей и внуков. Помню, она часто говорила: «Казахи – хороший народ, добрый». В последние дни попросила сыновей: «Похороните меня по мусульманскому обычаю. У меня муж — казах, дети – казахи, я и сама давно казашкой стала».
…Затерялись где-то мамины воинские медали, орден «Мать-героиня». Все, что осталось от нее, – хризантемы на железном подносе. Как память о невысказанной тоске по отчему дому…
Людмила БАЙКАДАМОВА
