Джазовому пианисту, импровизатору, композитору и по совместительству авиационному строителю Герману Красильникову исполняется 70 лет.
Моим первым чувством при знакомстве с Красильниковым было удивление. Спокойный, упитанный дядя сел за пианино, так же спокойно положил на клавиши руки с совсем не музыкальными пальцами. Пальцы легли плоско и расслабленно, что нам в музыкальной школе строго за-прещали.
Затем Герман Венедиктович сделал этакое «бряк», инструмент отозвался, и из-под толстых пальцев волнами полилась музыка. Красивая, свежая и свободная, как ветер, дующий летней ночью. И, если можно, вытаращить уши, то я их вытаращила вместе с глазами. Такому нас не учили. «Быстро, быстрее и еще быстрее шевели пальцами», «слушай интервалы» и «отрабатывай читку с листа» — эти заповеди академического музыканта, конечно, многого стоят и еще больше дают. Кроме той свободы, которую я наблюдала своими глазами и… ушами. Играть — как говорить. Или — как ходить. Не думая о следующем шаге.
Ну и вот этот однозначно крутой и нестарый дядя удивил меня еще раз. Своим семидесятилетием.
Его университеты
Настоящая игра началась в детстве, в городе Горьком. Детство было послевоенным, голодным, и вообще, как пишет сам Красильников, «мама очень надеялась, что младенец умрет и не будет мучиться сам и мучить других в этом неблагоустроенном мире». Но младенец выжил.
— Я помню вещи, которые не должен помнить. Первая — это аэростаты воздушного заграждения. Знаю, в каких местах они стояли. Мать подтверждала, что именно там они и были. Но говорила мне: ты не можешь их помнить, потому что ты родился в 43-м, а аэростаты убрали в 42 году. Второе — это дом Красильниковых, родовое гнездо. Я ни разу там не был. Но когда меня попросили занести какую-то вещь в тот дом, я уверенно направился именно к той двери, за которой когда-то жили мои предки. Наверное, это и есть генетическая память.
Но все-таки джаз. Первый инструмент стоял в доме у отца, и Герман, которому было три года, стал самостоятельно «щупать» рояль. Тогда мальчик приобрел неправильную, с академической точки зрения, постановку рук. Потом эту постановку из него долго пытались вытравить в музыкальной школе. Вот так он на долгие годы отвратился от классики и, по собственному выражению, «совратился в джаз». А об академическом обучении музыке он говорит так:
— Существующая ныне практика обучения игре на музыкальных инструментах, к великому сожалению, учит лишь исполнительству, и при даже очень высоком уровне образованности такой музыкант подобен человеку, хорошо выучившему иностранный язык, но не думающему на нем…
Джаз был труднодоступен, а потому желанен вдвойне. Записи распространялись подпольно, на «костях». «Кости» — это отработанные рентгеновские снимки, на которых специальным устройством нацарапывалась звуковая дорожка, скопированная с импортного винилового диска. Они были символом эпохи.
Красильников с головой окунулся в запретную культуру.
— Я был стилягой. Я носил кок, брюки-дудочки и ботинки на «манке». Как-то посмотрел фильм «Стиляги» — это все не то. Мы были не такими.
Кроме внешних атрибутов, стиляга Красильников изучал техническую сторону джаза, которую еще можно объяснить словами. Он учил строй духовых инструментов, аппликатуру, расписывал любимые номера для разных (небогатых в послевоенное время) составов. Но никакими словами не передать, как можно постичь суть джаза, его душу. Да, в джазе есть повышенные и пониженные ступени, да, синкопы и другие музыкальные неровности. Но синкопы и изменения высоты есть и у Баха. Только почему-то Бах — это еще не джаз. Впрочем, о сути джаза мы попытаемся поговорить позже.
Немного о любви
Когда отменили раздельное обучение мальчиков и девочек, и учеников разного пола объединили, Герман Красильников влюбился. Он показывает фотографию, на которой изображена его первая любовь, — волоокая девочка со светлыми волосами.
— Она пришла к нам в середине четвертого класса, и я пропал! Когда она на перемене выходила в коридор — это был выход королевы! Что я мог сделать? Как я мог выразить свои чувства, чтобы это поняла она и весь остальной мир? Я решился. Сидя сзади, я аккуратно, бережно, чернилами вывел на ее роскошных белых бантах два слова: «Галка дура».
Неразделенная любовь привела Красильникова в далекий Актюбинск. Любимая девушка вышла замуж, а молодой специалист, убегая от самого себя, прибыл в казахстанский город. Работать на 406 заводе гражданской авиации и заниматься джазом вместе с местными музыкантами. Шел 1964-й год.
— Ну и каким был наш город в смысле джаза?
— Разным. Некоторых музыкантов приходилось учить стучать слабую долю, они этого не умели.
Все равно единомышленники нашлись, и коллектив сколотился. Играли в ЦК, то есть «центральном кабаке» возле Колхозного рынка. Зарабатывали по 50 рублей на каждого за один вечер. А на заводе получка была 120 рублей. Не надо, кстати, считать деньги из кабака легкими. Играть перед жующей, часто пьяной публикой, уметь играть на заказ и импровизировать — труд, доступный не каждому музыканту.
Был коллектив в областном Доме культуры (сейчас там театр), и именно в нем состоялось знакомство с будущей женой, музыкантом Майей Подлибнер.
О жене Красильников говорит признательно — «моя долготерпеливица». И даже еще откровеннее: «Она в самых сложных жизненных ситуациях приходит ко мне на помощь, терпит мой несносный нрав, и только благодаря ей я не скатился вниз по той лестнице, внизу которой мрак и грязь, алкоголизм и потеря личности».
Глядя на семейную пару Герман Красильников — Майя Подлибнер, нельзя не заметить: это не только два первоклассных музыканта. Это еще и два совершенно разных музыканта, с разных фронтов музыкального искусства. Муж, что называется, слухач и полностью за свободу импровизации и победу интуиции. Супруга играет по нотам, зато читает с листа произведения любой сложности, словно в голову встроен сканер. Спрашиваю: а разные взгляды не мешают уживаться вместе?
— Они мешали только, когда приходилось учить музыке сына, — отвечает Майя Григорьевна. — Правда, Гриша вскорости вообще взбунтовался и перестал заниматься.
Дети так часто делают, потому что музыке учиться нелегко. Теперь, уже взрослый, женатый Гриша жалеет, что на него в свое время не надавили и позволили бросить занятия. Сейчас у него в Оренбурге своя группа, которая репетирует и выступает. Сложно сказать, чье воспитание взяло верх — мамино или папино.
Вкусные ноты
Не прекращая технической карьеры, Красильников занимался музыкой. Очень плодотворным стало долгое сотрудничество с дирижером Натальей Фоменко. Среди ее студенток у Красильникова были свои любимицы. Хоры 9-й гимназии, «Меценат» и «Інжу», в которых он был концертмейстером и аранжировщиком, пели то, что он писал, и об этом музыкант говорит с большим удовольствием:
— Девочкам из «Інжу» я мог дать партитуру любой сложности, они справлялись. Я работал с ними с огромной радостью.
— Герман Венедиктович, чтобы чувствовать джаз, нужны среда, воспитание, или это умение может выпасть на кого угодно?
— Нужны и среда, и воспитание. Я видел людей с консерваторским образованием, которые элементарно не могли сделать акцент на вторую долю. В голове не было такого ритма. Важен даже климат. За Полярным кругом джаз вряд ли появился бы. Эта музыка теплых широт.
— Джаз связан с телом человека, с пульсом, ритмом дыхания, самочувствием?
— Да, конечно. Джаз физиологичен. Само это слово с самого начала было не очень цензурным, обозначало звуки, сопровождающие процесс размножения человека. Джаз более других направлений привязан к личной энергетике исполнителя, к его телу. Основной темп — 80 ударов в минуту, это частота пульса. Джаз должен совпадать с человеком, греть, быть вкусным.
— А если он немясистый, невкусный и холодный, урбанистический, кислотный? Это не джаз?
— Знаешь, много музыкантов начинают строить музыку от ума и называть это разными видами джаза. Строят, строят, строят… А потом появляется какой-нибудь латино-американец, играет четыре ноты от души — и все. Все их конструкции рассыпаются, и остается то, что было с самого начала. Умничанье нужно, когда работаешь над техникой. А музыка должна идти от сердца.
— Сами себя вы как определяете — музыкантом или технарем?
— Скорее всего, музыкантом. Мне нравится моя работа в авиастроении, я ее люблю, и она приносит мне основной доход. Но не приносит кайфа. А в голове все время звучит музыка. И хотя трудно придумать что-то новое, я стараюсь.
— О чем вы мечтаете?
— Купить детям квартиры. Для этого я и продолжаю работать. А если только для себя, то хочу, чтобы я писал, и чтобы это было куда принести и кому исполнить.
Шолпан ТУЛЕУЛОВА
