7 сентября актюбинскому поэту Роману Константиновичу Трофимову исполнилось бы 100 лет.
С Романом Трофимовым мы познакомились еще тогда, когда он был литсотрудником «Актюбинского вестника» (газета тогда называлась «Путь к коммунизму»).
В 1972 году мой отец, замредактора районной газеты, привел домой (мы жили в Эмбе) ничем не примечательного на вид человека, небольшого роста, в очках и сказал:
— Знакомьтесь, это Роман Трофимов, поэт.
Честное слово, от неожиданности я даже онемел. Это в наше время всяк мнит себя поэтом, а в те далекие годы на творческих людей смотрели как на что-то величавое. Среди актюбинских поэтов тогда было два русскоязычных признанных авторитета в поэзии — он, Роман Трофимов, и его коллега Константин Деркаченко.
Что мне сразу стало импонировать: со мной, мальчишкой, он разговаривал как со взрослым человеком. Рассказал, что приехал, потому что хочет написать балладу о чабане: мол, эти люди, практически отлученные от благ цивилизации, заслуживают большего к себе внимания, но чтобы об этом написать, должен непременно своими глазами увидеть, как они живут и работают. Куда он ездил, уже не помню, вроде бы в Мугоджары, в сторону Кайынды, но баллада о ратных подвигах чабана потом появилась в газете.
У Трофимова и Деркаченко был разный подход к людям.
Деркаченко был жестким по характеру человеком, если уж кто-то ему не нравился, то уж не нравился. А Роман Константинович любил работать с людьми. Был мягким, дружелюбным. Подкупала и его улыбка. Такая бывает у действительно добрых людей. Встречались мы редко, но постоянно переписывались.
Часто вспоминаю те времена, когда он возился с моими незрелыми стихами, указывал на ошибки. Но он никогда их особо не правил, потому что считал, что делать это — право только автора. Сравнить его с сегодняшними «поэтами» даже в голову не приходит: «Правьте как хотите. Лишь бы напечатали», другое время, другое поколение.
Характер Романа Константиновича располагал к общению с ним. В 70-е, уже уйдя на пенсию, он по-прежнему готовил публикации стихов для «АВ». Через многие годы я заменил своего учителя на этом его посту и веду литстраницу, но сознаюсь, что у меня нет такой выдержки, какая была у него, когда он сталкивался с совершенно безталанными людьми. Он умел сдерживать свои эмоции.
Уроженец Калуги, участник Великой Отечественной войны, он приехал в Казахстан в далеком 1945 году. Сначала работал в геологической экспедиции, а потом перешел на работу в областную газету, обретя здесь свое творческое счастье. Он и журналистом был таким же добротным, как поэтом. Постоянно был в разъездах, постоянно встречался с людьми.
Первая его книга стихотворений «Весна в пустыне» вышла в свет в 1957 году. А потом были другие. Его всегда отмечала скрупулезность по отношению к слову. Стихи — ни убавить, ни прибавить: слово к слову. Так вгоняет гвоздь за гвоздем в свое изделие мастер.
Но это, как говорится, взгляд со стороны. А вот как об отце рассказывает его дочь Галина:
— Он действительно был очень добрым к нам, детям. И часто говорил: «Воспитывать надо добром». Также он относился и к другим людям. Тогда я с ним соглашалась, а сейчас думаю: «Добро должно быть разным».
— Когда он работал, а работал он постоянно, — продолжила свой рассказ Галина Романовна, — то в доме стояла тишина. Мамы вообще не было видно и слышно, и мы тоже старались не шуметь: «Папа пишет!».
Потом, когда я стала старше, поняла, что творческие люди — не такие как все. Они все время в работе. Тем не менее, нам, детям, он немало уделял внимания, но во время прогулок что-то обдумывал, нашептывал.
Галина Романовна вспоминает, что ее отец очень любил ходить к памятнику Алие Молдагуловой.
— Он долго писал свою поэму об Алие. Мне кажется — это самое лучшее, что он написал. Когда я ее перепечатывала, то даже сама заплакала, — призналась дочь поэта.
Георгий ОСАДЧИЙ
«Никто не знал меня таким»
Роман ТРОФИМОВ
* * *
Чай в пиалке —
темно-желтый.
Вкус напитка — слаще нет.
Я — до донышка, и — болды,
А хозяюшке — рахмет!
Потрудилась степь,
устала,
День-то летний —
вон какой!
Перед сном отчаевала
И, как люди, — на покой.
Отдыхай! Не скоро утро.
Темен круглый окоем.
И стоит в потемках юрта,
Как пиалка — кверху дном.
На току
Заря хлеба позолотила
густо,
А позолоты здесь —
хоть отбавляй.
Колосья тянет
с аппетитным хрустом
В утробу ненасытную
комбайн.
И люден ток.
Под деревянным кровом
Не счесть цветастых
юбок и платков.
Столбом летит от веялок
полова,
Как стая золотистых
мотыльков.
Здесь шутку любят. Шутка не помеха,
Когда в работе люди,
как в огне.
И только тот
не переносит смеха,
Кто от страды горячей
в стороне.
В Аральске
Городок, увы, не райский —
От песков и глины пег.
Да на улочке Аральска
Повстречал я Кыз Жибек.
Разве можно брови
хмурить?
Я восславил день и час,
Увидав одну из гурий,
Что Гафиз воспел не раз.
В кружевном ее манжете
Золотой браслет блестел.
Я сказал, его заметив:
«Вот бы мне такой удел!»
Тонкий стан ее — запястье,
А рука моя — браслет.
Так бы обнял,
что от счастья
Погодил бы на тот свет.
В ущелье
Здесь ночь застала чабана.
Горит костер,
варится ужин.
Не ставит юрты,
не нужна.
Заснет под ивою не хуже.
Отара. Псы огромны, злы.
Не дай господь попасть
им в зубы!
Вон вожаки овец — козлы.
Рога их, словно ледорубы.
С зарей на пастбище уйдут
К высокогорному покрову.
А я внизу останусь, тут,
Глухой к бродяжничества
зову.
И только горсточка золы,
Трава, примятая стопою,
Как на веревочке узлы
Заставят вспомнить
прожитое.
Сосны
на барханах
Лишь саксаульник зной
благословил.
Другому дереву пески
несносны.
Но повстречал я
на пути в Уил
Раскидистые северные
сосны.
О как они по жизни
мне близки!
В степных аулах
и целинных селах
Чубы льняные вьются
новоселов,
Сюда пришедших
с берегов Оки.
Я руки жал отважным
землякам
За хлеб, ведь он обязан
их рукам,
Полупустынь овеянным
дыханьем
И утвердившимся
среди степей
Необозримой родины моей,
Как бронзовые сосны
на барханах.
* * *
Я напрасно руки
простираю,
Тщетно я тебя к себе зову.
Потому и горько мне,
что знаю –
Я тебя не встречу наяву.
Может, ты не раз
уже видала
Бренные останки корабля –
К берегу их прибивает
валом,
Но не хочет рухляди земля.
И тебе, косящей
жарким оком,
Не приходит в голову
о том,
Что живет на севере
далеком
Человек, разбитый кораблем.
Что ему нет на земле
покоя
Без отнявшей у него покой.
Вот и мыкается в полосе
прибоя,
Океану и земле чужой.
* * *
Тихо все. Ни огонька,
ни звука.
Словно искры
светится стерня.
Ночь опять какой-то
сладкой мукой
И томит, и радует меня.
Тонко пахнет зрелыми
хлебами.
Степь до края
от луны бела.
Убедительными голосами
Мне велят уснуть
перепела.
Только не забыться
до рассвета.
Я уйду на речку,
в тростники.
В памяти — опять
шальное лето,
Шум берез и синева Оки.
