Рассказ
Однажды в разлив довелось остаться на дороге в стареньком автобусе. До поселка было рукой подать, и местные жители, недолго думая, пошли в обход. Я и моя спутница из Актюбинска остались в машине, поджидая водителя, который ушел в совхоз за трактором. Вечерело. Косые лучи заходящего солнца розовым светом ложились на водную гладь и уходили вдаль туда, где равнина за аулом сливалась с домиками, над которыми струился дым от затапливаемых к ночи печей. Стадо коров переходило вброд реку. Местный пастух на ленивой лошадке ленивым голосом понукал свое стадо. Признаться, такая картина вызывает в памяти каждого, кто вырос в ауле, самые светлые воспоминания полузабытой юности, когда ты смотрел на этот мир широко открытыми глазами.
— А я ведь родилась и выросла здесь, — сказала неожиданно моя спутница. — Вас это удивило? Нет? Давайте знакомиться. Хансулу.
И она протянула мне свою холеную ручку.
«Ну, конечно, ее должны были звать именно так, а не иначе», — подумал я про себя. Хансулу была дорого и со вкусом одета. И относилась к числу тех женщин, которые живут для себя и своей внутренней жизнью. И странно было думать, что она могла, на ночь глядя, оказаться здесь, на разбитой дороге, в стареньком автобусе. От нечего делать мы стали говорить, и мало-помалу Хансулу рассказала о себе:
— Я не была в родном ауле лет двенадцать, теперь тороплюсь к отцу, который тяжело болеет и, как передали мне, находится при смерти. Сегодня еду и думаю, что все могло сложиться в нашей жизни не так глупо и тягостно, а счастливо и интересно.
Помню, как после третьего курса института я приехала домой на каникулы. Наш автобус застрял именно здесь. И я, схватив чемоданы, вместе со всеми побежала в обход реки. А дома знали, что я еду, и все — мама, папа, дяди и тети, дети и соседи — выбежали мне навстречу. На ходу перецеловала всех и забежала в дом. Под окнами все еще шумели, ходили, говорили, смеялись, а я трогала старые стены нашего дома и тихо шептала про себя: милые вы мои, как я соскучилась по вас! Вот старенький отцовский диван, на котором мы с ним часами говорили обо всем на свете, а это — дырочка на полу, куда вечно падали мои карандаши, а это отцовское ружье, с которым мы с тате ходили стрелять по бутылкам, а это мамина шаль, которой она обвязывала нам горло, а это…
Мой приезд стал событием для всего аула. Папа, совхозный агроном, привез барана и сказал: готовьтесь к гостям. Набежали родственники, соседи, дети. На кухне застучали ножи, резали мясо и лук. Прямо под окнами раскатывали тесто на бауырсаки. Все без конца пили чай, суетились, входили и выходили. Мама говорила мне: «Посиди, отдохни, поешь то, поешь это, потом поговорим, потом». Прямо во дворе установили столы, вынесли радиолу с пластинками, провели свет. Гости пришли поздно, как это водится в аулах, после вечерней дойки, и застолье перевалило за полночь.
Была июньская ночь. Гости расходились. Во всех окнах дома горел свет. Отец, слегка подвыпивший, стоя на крыльце и, вытирая полотенцем потный затылок, весело говорил:
— Ну что, дорогие гости, всем довольны остались? А то смотрите, будете завтра у конторы бурчать на нас с Жамилей. Говорите сразу, не отходя. Ну, как вам наша Хансулу? Засылайте сватов через пару лет. Нет, не посмотрит она на ваших оболтусов, которые крутят хвосты быкам. А что? То-то же.
Никогда не поймешь — шутит отец или говорит всерьез. Это всегда ставило маму в тупик, она не понимала юмора и ко всему на свете относилась серьезно.
— Не обращайте вы на него внимания, — говорила она, провожая гостей. — Сам главный агроном, а такие глупости говорит. Заберите детям бауырсаки, конфеты тоже, на утро, к чаю. А почему Салима не пришла? Нехорошая она, нехорошая, передай ей, что я обижена…
Папин сослуживец — бригадный агроном — только что из техникума, предложил мне пойти к ночной реке: не знаю отчего, но родители, которые были строги со мной в таких вылазках, махнули рукой, и мы с Талгатом пошли к Карасу. То ли от выпитого вина, то ли от моей близости, то ли еще от чего-то мой спутник был в ударе. Он говорил всякую чушь, громко смеялся, грозился украсть и жениться на мне. Его настроение передалось мне, и я смеялась, смеялась…
Стояла глухая июньская ночь. Огромный желтый диск луны ярко высвечивал всю округу. Белели выбеленные известью дома. Где-то лаяли собаки. Пахло речной сыростью и преющим сеном. Мы спустились к реке, скинули обувь и, болтая ногами в воде, говорили о всякой всячине. Он — о каких-то своих зерновых, я — о студенческой жизни. Рванул ветер, небо заволокло тучами, и яркая полоска молнии перечеркнула небосвод. Что-то треснуло и неожиданно обрушился ночной дождь. Мы все бросили и, смеясь, побежали домой. Наше настроение передалось родителям. И пока мама готовила чай, а папа с Талгатом пропустили еще по рюмочке, я быстро сняла промокшее платье и, увидев в зеркале свое счастливое лицо и мокрые волосы, подумала: «Я счастлива, молода, здорова, меня любят, впереди — учеба, работа и непременно удача». Потом, когда после чая Талгат ушел, мы с мамой залезли под одеяло и проговорили до утра. Уже засыпая, увидела в окно, как утренний ветер колышет верхушки тополей, и снова подумала, что я молода, здорова, меня любят, что впереди целая жизнь.
Я полюбила! Это как удар молнии, как сумасшествие! Я забыла обо всем на свете, и мы с Талгатом ушли в нашу любовь. Это как безумие, когда день скучен и однообразен, а ночь — другая. Нам мало было и дня, и ночи. До самого утра бродили по окрестностям аула и целовались. Я заявлялась домой, когда уже начинало светать, и, завалившись в постель, отсыпалась до полудня. Мама с папой смотрели на меня, как на чумную.
— Талгат хороший парень, — как-то сказал отец, когда мы ужинали. — Из него выйдет толковый агроном. Он и к науке способности имеет. Вот только не учится. Гуляет до утра с девушками.
Я покраснела, кажется, до корней волос, а мама, нахмурившись, сердито отрезала:
— Молод еще, а нашей глупышке еще нужно учиться.
Ночь сменяла день. А наши чувства крепли с каждым днем, и, если к вечеру не видели друг друга, то считали день напрасным. Мы уходили далеко и бродили по полям и лугам среди свежескошенного сена. Купались, обедали на полевом стане с механизаторами. Вместе с ними ела борщ с огромными кусками мяса, пила холодный айран и отдыхала в тенечке под тележкой. Я загорела, похудела, но была бесконечно счастлива, как бывает счастлив умирающий от жажды человек, которому дали глоток воды. Трогала пальцами его небритые щеки и представляла себе, как Талгат будет выглядеть, когда станет старый-старый.
Глупо и смешно, не правда ли? А еще мечтала, как рожу ему мальчика и девочку, и мы будем купать детей…
Это, наверное, и есть счастье. Прошел июнь, наступил июль. Дни бежали за днями, и мало-помалу прошло лето нашей любви. Нужно было уезжать, а я как потерянная бродила по дому. Пошли дожди, поля потемнели, ночи стали прохладными. Однажды Талгат сделал мне предложение. А я? Я ждала этого дня и была на седьмом небе от его слов. Но когда о замужестве заикнулась маме, то встретила сильный отпор. Сколько прошло лет, однако до сегодняшнего дня помню тот скандал в семье. Мать с отцом сошлись в яростной схватке. Папа души не чаял в Талгате и был только рад нашему браку. А мать?
— Да в своем ли ты уме? — кричала она истошным голосом, который я прежде никогда не слышала. — Ты хочешь, как и я, загубить свою молодость и знания в этом проклятом ауле, среди этих пьяниц и картежников? Что мы видели здесь за все эти двадцать лет жизни? Ничего! Утром — коровы, в обед — коровы, вечером — коровы. Зимой — метровые снега, летом — мошкара. То сев, то уборка, то пары, то зябь у него. Сколько лет он обещает уехать отсюда! Сколько лет! Все умные люди давно все бросили и подались в город, а мой дурак все селекцией занимается. И так годами! И ты туда же с этим Талгатом, будущим наследником твоего отца. Ты тоже хочешь закопать себя здесь, как и я?
И мама зарыдала. Громко. Навзрыд. Отец ушел и вернулся только на другой день. Не знаю, но, кажется, был у Талгата и постарался объяснить ему то, что должен был сказать в другом месте, при других обстоятельствах. Шестнадцатого августа отец отвез меня в райцентр, и я уехала в Актюбинск. Осенью мне убрали плод. Пришла зима, потом настали весенние дни. Наступила другая жизнь. Она несла меня, и я мало-помалу стала забывать о лете нашей любви. Потом Талгат приезжал, но странное дело: наши аульные знакомые, оказавшись в городе, теряют половину своей прелести. Они не так одеты, говорят невпопад, двигаются неуклюже, подолгу молчат и все говорят о том, есть ли то или другое в магазинах. Спустя год умерла мама: рак. Отец сразу постарел. Он стал как малый ребенок. Перестал бриться, следить за собой, стал пить, работу забросил, делал ее нехотя, через силу. Смерть мамы подкосила всех. Вместе с ней из дома навсегда ушли смех, уют, достаток. На мои просьбы переехать в Актюбинск отец ответил отказом, живет с одной женщиной, помогая ей по хозяйству. А я?
Я окончила институт, преподавала, вступила в партию, была секретарем парторганизации института. Потом перешла на работу в аппарат, защитилась в Алма-Ате, есть квартира, дом — полная чаша. Живу одна. О теперешней моей жизни скучно и неинтересно говорить, как перелистывать хозяйственные книги где-нибудь в сельском акимате. Встаю рано. Пью чай, привожу себя в порядок. Слушаю радио, особенно сводки о погоде. На работе меня ценят, ибо моего времени хватает на все, и я с удовольствием могу заменить каждого, кому это нужно. Я не люблю выходных — суббот и воскресений. А спаренные выходные с праздничными днями меня просто убивают. Все, что зарабатываю, трачу на себя, потому стараюсь одеваться по моде.
А Талгат? Он женат, у него большая семья, дом, машина, родственники, застолья, карты, дела. Он — растолстел, заматерел. У него большое крестьянское хозяйство, квартира в городе, часто бывает здесь по делам. Его все знают и за глаза называют так: «Таке — большой двор». По коридорам сельхозуправления ходит словно по своим полям. Однажды мы встретились на совещании, но оба страшно смутились и постарались больше не видеться. Может, это и к лучшему. Вот такая история…
…Вернулся водитель автобуса. Колхозный трактор взял нас на буксир, мы благополучно переправились через Карасу. Мы попрощались, и Хансулу ушла навестить отца. На ночь я остановился у бригадира Сарсена. После ужина вышел во двор. Уже стемнело. Густые сумерки погрузили аул во мглу. С реки несло сыростью. Я выкурил сигарету и вернулся в дом. Однако уснуть не удалось, все думал о том, как в общем-то несчастливо сложилась жизнь этой, несомненно, умной и привлекательной женщины. И как Всевышний несправедлив иной раз, отпуская кому-то всего сполна, а другому не оставляя ничего. Даже в утешение.
Арал САТЫБАЛДИН
