Максат РСАЛИН
Это произошло в далеком детстве, когда мы жили в интернате. Вспоминая прерывистые, фрагментарные события, связанные с прошлым, все тело на миг охватывает дрожь, и тут же становится до душевного неуюта смешно. Смех-то окрашен желчью, словом, погружаюсь в какое-то странное состояние.
В том интернате барачного типа было примерно комнат тридцать. В каждой из них располагались по десять, а то и по двенадцать кроватей для ребятни. Дисциплина была строгая. Все одно что армейская. Строем ходили в столовую. Заведующий интернатом, ветеран войны, никогда не улыбался. Густые брови свелись на переносье. Все мы его ужас, как боялись. Как подойдет к тебе на скрипучих протезах, так не знаешь, куда себя и деть-то. Убежать от него — даже и не пытайся. Одним костылем перемахивал два-три метра разом. Потому мы и старались перед ним ни в чем не провиниться. Стремились держаться все-таки…
Мы представляли собой одно государство, со своим порядком и своим государем. Если охарактеризовать нас по-сегодняшнему, мы были роботами. Если сверху (от директора, завуча, заведующего интернатом) поступал приказ, он выполнялся незамедлительно. В Коктал съезжались дети из разных аулов. Там тогда были только начальные школы — четырехклассные, поэтому школьники практически не знали русского языка. Приходилось учить аульную детвору русскому языку нам, старшеклассникам. За каждым из нас были закреплены по 2-3 школяра. Если они плохо учились, то, считай, пропал… Угодил под плохое настроение заведующего интернатом, свету солнца не рад будешь, и темной ноченьке не будет конца. Некоторые из учеников, не выдерживавшие строгости дисциплины, убегали домой. До самого близкого аула отсюда — верст семнадцать с гаком.
Борибай тогда учился в четвертом классе, занимался через пень колоду. Но упрямец, тебе скажу… Отец на зимовье — пастух. Вот он и вбил себе в голову: все равно не буду учиться. Буду, как папа, пасти овец. Смотришь на него, ну, не знаешь, как вести себя: то ли плакать от злости, то ли смеяться. Его наставник-заботник, мой соклассник Анатолий Борисенко говорил по-казахски — заслушаешься. Терпеливый джигит. Малых не обижал. Занимался спортом. И подопечных склонял к тому. Позднее он станет кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике. Вот ему-то Борибай и не подчинялся. Из-за него, что даем слабинку в учебно-воспитательной работе, сколько раз нас заведующий интернатом отчитывал. В интернате в ходу был закон: «Все — за одного, один — за всех». А наша комната, где девятиклассники и десятиклассники были укомплектованы в одну группу, значилась в числе отстающих из-за Борибая. Потому многие его на дух не переносили.
Вот однажды Борибай сбежал с уроков. Не глядя, что уже время обеда, мы бросились вслед за ним.
— Борибай! Ау-у-у, Борибай!
Холодный ноябрьский ветер, подхватив, уносил наш крик куда-то.
— Во-о-от о-о-он! Вот! — вскрикнул Коля от радости.
А Борибай, что тебе перекати поле, у нас на виду чешет на всех парах без задних ног. Ну и мы тоже не лыком шиты. Айда в погоню, перейдя в олений галоп. Догнали-таки. Асан жестко схватил Борибая за галстук под самый кадык и приподнял, крича:
— Че-е-е убегаешь-а?! Вот уж сейчас придушу тебя, черный гаденыш!
— Души! Че ждешь? — тот в хрип, а стоит на своем. — Я все равно убегу.
— Не трогай, не трогай его, — Коля зычно просит Асана, разнимая их.
Асан бросил Борибая наземь, словно мешковину с кизяком.
Ну, зар-р-раза, не упал, а точно кот какой, на ногах остался стоять. Ревмя ревет, а в глазах ни слезинки. Из носу течет кровь.
— Вытри нос. У-у-ух ты, падла! — Асан в ярости плюнул на землю.
А мы стоим… потные. Взяли за шкирку Борибая и приволокли в интернат. Перед дверью стоял чернее самой черной тучи грозный «царь» интерната. С трудом перебарывая волнение, подходим к нему. Успели только сказать:
— А-г-г-г-ай.
А он как гаркнет:
— На соль ставьте. Вы на ужин не пойдете!
Скрипя костылем, ушел от нас.
Стянули с Борибая штаны и поставили его на колени на соль. Мне стало его жалко. А кто пожалел нас, оставленных голодными на сутки?!? Борибай не то что удариться опять в бега, а в школу еле-еле телепался; это, знаете, вроде, как быль о неудавшемся побеге.
Зима. А зима в Актюбинском краю — это что-то другое. Мороз и буран глаз не дают разомкнуть. Тогда наш аул находился, кажется, в ведении городка Хромтау. В том году оканчивали школу. Мы ждали с нетерпением вечер того дня, потому что в клубе — танцы. Утюжим брюки, прихорашиваемся, готовимся. Мы — джигиты. Есть и девчонки, к которым неравнодушны. Но случилось то, о чем совершенно не думали, не гадали. Охламон Борибай, оказывается, не выполнил домашнее задание. Если он не сделал его, то нам за него отвечать. Таков железный порядок. А Борибаю эти уроки, как горошина об стенку. Не знали, что делать. А он, как прежде, невозмутим. Вдруг, воспользовавшись тем, что Толя стал к нему спиной, Асан как звезданет Борибая под самое дыхло. И Борибай падает, как подрубленный. И голоса не подает. Асан и Толя пытались черного дьяволенка приподнять, взяв за плечи. А тот ни жив, ни мертв. Опять снопом валится. Почти не дышит, растянулся. Кто-то принес холодную воду и давай брызгать в лицо. А он ни в какую. Стали щекотать. Признаков жизни не подает.
— Ой-ой-ой! Он вырубился. Ха-на-а-а!
Поднялся крик растерянности. Асан — маятником туда-сюда — стал мерить коридор:
— Я убил человека. Буду сидеть в тюрьме. Мне больше не жить.
С этой мыслью он вскорости вышел. Кто-то из нас, заподозрив неладное, бросился за ним вслед. А Асан накидывал на себя петлю, чтобы повеситься. Еле-еле его отбили от такого самосуда. О танцах и вовсе забыли. Асан плачет глухо и бьет сам себя. Скажи об этом заведующему интернатом, так тот бы прямиком упек соклассника в тюрьму. Мы не могли пойти на такой шаг. Это было бы предательством. Тогда что же делать, так и продолжать сидеть? Если сказать, что он сам умер, никто бы не поверил. Долго думали, говорили промеж собой и порешили звонить отцу Борибая о случившемся.
Все вышли во двор. Я что-то подзадержался, перевязывая потуже шнурки ботинок. Тут ни с того, ни с сего посмотрел на умершего. А тот смотрит на меня во все глаза. Я с перепугу вскочил. Чуть было не тронулся умом. А он в плачь:
— Дядь, не оставляй меня, я боюсь. Вон там, в углу, кто-то на меня глядит.
Первый раз вижу, чтобы Борибай плакал. Страх за страхом. По словам сторожихи тети Тани, под этим интернатом некогда было старое кладбище. Когда дети разъезжались на каникулы, она видела каких-то маленьких чудиков, расхаживающих по комнатам. Сначала боялась, а потом и привыкла к ним. Мне показалось, что уж точно они сейчас следят за нами, сердце вдруг заколотилось. Почувствовал, что спина покрылась холодным потом. Одновременно стою и радуюсь, что Борибай жив.
— Дядь, я не хочу учиться. А вы меня все заставляете. Все равно уйду домой.
— Ты потерпи. Сделай только вид, что умер. Ты так и лежи, как лежал. Я сейчас приведу сюда ребят, тебя вынесем во двор. Кашлем своим тебе дам знать, чтоб ты как-то оживился, — говорю ему.
Так и договорились. А те, что стояли во дворе, рассердились на меня, что опаздывал. Про себя покумекал и говорю им:
— Мне пришла в голову мысль. Мы отнесем его тело далеко окрест. Знаете, его даже можно бросить в реку Орь. Если спросят, когда станут искать, то скажем: сбежал. Он и раньше убегал. И люди нам поверят.
Мы долго спорили. В споре победа была за мной. Зашли в комнату, завернули «мертвеца» в одеяло и вынесли на плечах. Мороз. Темно, хоть глаз выколи, ничего не видать. Снег еще не слежался. Идем, проваливаясь в сугробы. Пыхтим что есть силы. Молчим. Когда устаем, меняемся местами. Шли долго. Изнемогли порядком. Ему-то, «мертвецу», холодно, а терпит, чему я удивляюсь. Тем временем кашлем своим дал ему понять. «Покойничек» задышал, начал шевелиться. Несшие его на себе Асан и Талгат вдруг застопорились. «Покойничек» теперь глубоко и ровно задышал. В морозном чистом воздухе все слышно! Друзья мои, затаив дыхание, диву даются.
Асан с перепугу так и упал прямо на снег. Не мог прийти в себя и сидел в каком-то беспамятстве. А как же, у них на глазах «аруах» тяжело дышит. Мол-де, это вы меня убили. Остальные в ночи каменной бабой застыли на месте.
— Ожил! Ожил! — закричали ребята, срывая с голов шапки, бросая в воздух от неожиданной радости. Все бросились на Борибая, лежавшего на носилках, почти вернувшегося с того света на этот. Ребята, расталкивая друг друга, целовали его.
— Господи! Как он это ожил, а? Как здорово, что не умер, — говорили мальчики друг другу.
— Ты меня спас, спас меня, — выдавливает из себя дрожащим голосом Асан. Семнадцатилетний здоровяк, а стоит, не может удержаться от рева. Ребята Борибая бросали в воздух и с необычайной ловкостью ловили с лету. Я не мог надивиться: откуда взялась у них такая сила. Что самое интересное, Асан, вражина малых детушек, посадил себе на шею Борибая и идет в интернат как ни в чем не бывало. После этого удивительного случая никто его и не трогал. Все разными способами помогали ему. Стали искать в его характере много чего хорошего. Говорят же: нет добра без худа. Это как раз был тот случай. Через год Борибай стал хорошо учиться, заниматься легкой атлетикой. Начальник интерната об этом происшествии так ничего и не узнал. Мы же обещали друг другу, что об этом случае никому ничего не скажем. Все удивлялись тому, что наше отношение к Борибаю так резко, в одночасье изменилось…
С тех пор много воды утекло, я встретил Борибая спустя 22 года совершенно случайно в Актюбинске. Он меня сразу же узнал. Подошел ко мне, поздоровался. По окончании школы служил в армии. Выпускник пединститута, работает учителем. Ведет уроки физической культуры. Среди десятерых детей в их семье только он, Борибай, получил высшее образование.
— Если б не тот случай, то Бог весть, кем бы я был, — говорит он мне, улыбаясь. Я утвердительно кивнул головой.
Позже, когда узнали, что под зданием школы находится старое кладбище, наш интернат снесли.
