Такого еще в мировой медицинской практике не было. Во время атаки 12 июля 1943 года, получив пулю в лоб, Гизат Тухтабаев должен был умереть. Но сумел не только выжить, но вновь встать в строй и продолжать защищать родину.
[box type=»shadow» ]Гизат Тухтабаев
По документам значится, что он родился в 1924 году в колхозе Кызыл Ту Степного (Каргалинского) района, но в действительности — в 1926 году (прибавил себе два года, чтобы вместе со старшими
товарищами получить профессию тракториста).
После школы отучился на тракториста, а в 1942 году его призвали на фронт. Воевал в составе стрелковых подразделений пехоты на западе Украины. Принимал участие в сражениях на Северном донце
(4-й Украинский фронт).
За мужество и отвагу награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени.[/box]
1943. Украина. Северский донец
Рота ждала приказа к наступлению. Артподготовки не было, поэтому готовились к худшему. Некоторые, приподнявшись над краем бруствера, вглядывались вперед, словно пытаясь разглядеть, с какой стороны их ждет смерть. Кто-то, усевшись на дно окопа и разложив на чистых тряпочках разобранный затвор винтовки, тщательно протирал его детали.
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго…, — тихо шептали слова молитвы новобранцы из насильно мобилизованных «западенцев».
От противника их отделяли лишь неширокая река и узкая песчаная полоска берега.
— Здорово, славяне, — раздалось сверху, и в окопчик, осыпая каблуками мелкие комья земли, спрыгнул офицер.
Одет он был в еще старую, с тремя красными петлицами капитана НКВД, гимнастерку. Но фуражка, ремешок которой стянут под подбородком, была уже образца 43-го. В руке капитан сжимал армейский ТТ, от рифленой рукояти которого к кобуре на новеньком офицерском ремне с двумя шпеньками тянулся кожаный шнур.
— О-о, звиняйте, и братские народы тоже, — шутливо поправился он, улыбнувшись смуглолицему пареньку, стоящему у прислоненного к стене противотанкового самозарядного ружья.
Пожилой боец, возившийся с ручным пулеметом в другом углу, бросил взгляд на гостя и незаметно подобрался. Опыт подсказывал, что за добродушием скрываются очень быстро ставшие обычными на войне жестокость и равнодушие к чужим жизням.
— Здравия желаем, — сдержанно ответил он, продолжая протирать куском грязной тряпки круглый магазин дегтяря.
Офицер присел на корточки, прислонившись спиной к влажной стене, быстрым взглядом окинул окопников.
— Как зовут? — после короткой паузы обратился он к молодому азиату.
— Рядовой Гизат Тухтабаев.
— Поднимешь роту в атаку, — стерев с лица улыбку и жестко глядя в глаза, приказал капитан. — Родина оказывает тебе честь, не подведи.
— По сигналу ракеты поднимаешься первым. За тобой пойдут остальные. Поэтому! Идти в полный рост, не петлять, не падать, не спотыкаться, не оглядываться! И смотри мне, я буду рядом, прослежу, — отчетливо произнося каждое слово, продолжил капитан.
— С приказом 227 ознакомлен? — спросил он, непонятно хмыкнул в ответ на кивок головы, легко вспрыгнул на край окопа и скрылся из виду.
Солдат некоторое время стоял, обдумывая услышанное.
— Какой приказ, дядя Сережа? — спросил он все-таки у напарника, чтобы убедиться, что правильно понял офицера.
— Какой, какой, — зло проворчал тот. — Замешкаешься, он тебя сам пристрелит. Такой приказ, етить твою…
Пятьдесят метров
Между ломаной линией окопов, ходов сообщений и рекой, которую предстояло преодолеть, грязно-желтой лентой тянулась узкая, не больше пятидесяти метров, песчаная гладь. Каждый ее сантиметр был пристрелян вражескими пулеметчиками. Это значило, что шансов выжить у бойца не было. Впрочем, их не было и у тех, кому предстояло идти вслед за ним. Они могли рассчитывать лишь на то, что проживут на несколько секунд или минут дольше. Он знал, что эти пятьдесят метров ему не пробежать. Любой опытный солдат знал, что в атаку не бегут широкими шагами. Инстинкт самосохранения заставляет чаще перебирать ногами, буквально семенить, чтобы в любую секунду можно было свернуть в бок, пригнуться, с разбегу нырнуть в укрытие. Это значило, что эти убийственные пятьдесят метров растянутся на все двести, а значит, непреодолимы.
Время тянулось медленно. Расчистив сапогами дно окопа, для того чтобы ничто не мешало в последний момент сделать решающий прыжок, Гизат ждал. Длинное, выше его роста, противотанковое ружье уже лежало на краю бруствера.
Команда прозвучала неожиданно, через секунду после того, как в небо взметнулась красная ракета.
— Б-а-таль-о-о-н… Р-о-о-та! Вперед! — раздалось вдоль линии обороны.
Будто ждавшие этой команды немцы на другом берегу тут же открыли шквальный пулеметный огонь.
А Гизат, мысленно проигравший все свои действия, начал молчаливый отсчет.
— Раз, — выпрыгнул он из своего убежища.
— Два, — правой рукой обхватив ствол самозарядного ружья, рывком приподнял его и, выпрямившись во весь рост, повернулся навстречу врагу.
— Три, — сделав первый шаг и набрав в легкие воздуха, собрался что есть силы прокричать команду вперед, но сильный удар в лоб бросил его на землю.
Пуля — дура
Очнулся он в госпитале, на операционном столе.
— Выходного отверстия нет, значит, пуля или осколок в голове. Надо энуклеацию делать, по-другому не получится извлечь, — заключил хирург, осматривающий бойца.
— Ну что, согласен на удаление глаза? — спросил он, поняв, что пришедший в себя солдат все слышит. — Иначе пулю не сможем достать.
— Готовьте инструменты, — приказал он, получив согласие. — Наркоза нет, дорогой, сделаем тебе укол обез-боливающего, придется потерпеть, но мы постараемся быстро управиться.
Операция длилась действительно недолго, но пулю извлечь так и не удалось.
— Не получилось, — раздраженно ответил на немой вопрос хирург, осматривавший через несколько часов пустую глазницу. — Не беда, зато второй целый, значит, еще повоюешь.
Его слова оказались пророческими, через две недели медицинская комиссия признала его годным к строевой, офицер-гебист поставил размашистую подпись под синим штампиком на бумажной справке. И Гизат вновь оказался на передовой. Но уже в качестве связиста. Служба, по сравнению с тем, что ему пришлось пережить в окопах, была легкой. Тянуть катушку с проводом, соединять разрывы. Он был еще дважды ранен. Один раз мелкий осколок попал в ладонь правой руки, а второй — в челюсть. С передовой не ушел, посчитав, что ранения можно перенести и на ногах.
Однажды, ища обрыв связи, наткнулся в одной из низин на небольшую колонну автомобилей, рядом с которой стояли офицеры.
— Солдат, подойди ко мне, — приказал вышедший из автомобиля генерал. — Почему голова перевязана? Ранен? Тогда почему на передовой болтаешься?
— Это не ранение, у меня глаза нет, — простодушно ответил Гизат.
— Как это, нет? — удивился генерал. — Без глаза воюешь, что ли?
Через сутки за ним на легковой автомашине приехал полковник из оперативного отдела 8-й армии.
— Будешь у нас служить, — после недолгого разговора с командиром коротко объяснил он ничего не понимающему солдату. — Сам командующий армией генерал Чуйков распорядился.
А через месяц его вызвали в госпиталь, где вставили новый глазной протез.
После войны фронтовик работал начальником главпочтамта в Актобе. Ранней весной 1958 года давнее ранение дало о себе знать. Шедший вместе с ним на совещание приятель, подвернувший ногу, взмахнул рукой и невольно ударил по переносице Гизата. Из носа хлынула кровь, остановить ее не удавалось. Кровотечения продолжались периодически несколько месяцев, то прекращаясь, то вновь возобновляясь, а летом того же года из его переносицы извлекли пулю, которую, удалив его глаз, безуспешно пытался найти фронтовой хирург.
В этом году Гизату Тухтабаеву по документам исполнилось 96 лет, хотя сам он утверждает, что моложе на два года. Ветеран все еще бодр и активен, радуется каждому успеху своей родины. Но его огорчает то, что мало внимания уделяется ветеранам.
— Все, слава Богу, хорошо, войны нет, это самое главное, — считает герой войны. — Вот только стоило бы больше внимания оказывать ветеранам. Ведь, смешно сказать, мне, которому маршал Чуйков лично распорядился вставить глазной протез, сейчас приходится покупать его на собственную пенсию. А ведь так не должно быть.
Санат РАШ
