В полкруга месяц молодой
Сидел на крыше,
Печально свесив на ладонь
Мне чуб свой рыжий.
Смешным, по-детски озорным
Он мне казался,
К нему, завидя сходство с ним,
Я привязался.
Когда бывало, что невмочь
Как одиноко,
Он, словно страж, стоял всю ночь
У моих окон.
Он был свидетелем моей
Любовной страсти:
Я все рассказывал о ней
Ему по-братски.
Куда-то канули года –
В какую реку?
Вернуться снова бы туда,
Где кукарекал
Петух соседский на заре,
Чуть свет забрезжит,
Где двор в рассветном серебре
Вернет надежду,
Что порох есть еще у нас
В пороховницах,
Помедлит осень, а весна
Еще продлится.
С годами мне все ближе даль,
Двор в белых вишнях,
Где рыжий месяц, как тогда,
Сидит на крыше.
«Делай все неторопко», —
Научал меня дед.
Не по возрасту взрослым
Стал в шестнадцать я лет.
Не бросал слов на ветер
И с плеча не рубил,
Исполнял, что наметил,
Не казался, а был.
Все по-дедовски делал
Основательно, и
Птица счастья слетела
За старанья мои.
Не заметил откуда,
Но, скорей, с облаков,
Вместе с нею, как чудо,
Строчки первых стихов.
Дед читал мне Кольцова:
«Что ты спишь, мужичок…»
И влюбился я в слово,
Словно в печку сверчок.
Мне от деда остались
Молот, серп и пила,
Да крикливая стая,
Что над нами плыла,
Когда гроб с телом деда
Мы несли на погост,
Журавли напоследок
Душу рвали до слез.
Птицы вечной печали,
И любви, и тоски
Нас навек разлучали,
Снег смахнув на виски.
Уже март шмыгал носом,
Слезы с крыши ронял.
С бородой, как апостол,
Смотрит дед на меня.
Дед читал мне Кольцова:
«Встань, проснись, подымись…».
Подарил этим Слово
Мне на всю мою жизнь.
