Рахим Мухаммедович Халиков родился в 1942 году в Мартукском районе. Его детство пришлось на послевоенную пору. Он относится к поколению, которое равнялось на фронтовиков. Работать начал в пятнадцать лет. После службы в армии окончил пединститут и до самой пенсии работал в школах Мартукского района. Накануне 70-летия Великой Победы он все чаще вспоминает былое. Самыми яркими впечатлениями давно минувших дней решил поделиться с корреспондентом газеты. В этих откровениях дань памяти не только отцу — участнику Великой Отечественной войны, но и всем землякам, защищавшим Родину от фашизма.
Сыновья фронтовиков
— В детстве мы гордились своими отцами-фронтовиками. У многих из моих друзей они полегли на поле боя. Отец Рауля Мир-Хайдарова погиб в кровопролитных боях на подступах к Москве, Вовы Калиновского — в Польше, Валеры Косенко — под Курском, Гриши Рученко — уже не помню где. Повезло лишь мне и Агумбаю Жамбусынову.
Военная тематика всегда была для нас свята. С большим интересом читали книги, смотрели фильмы о мужестве советских солдат. Герои жили рядом. К примеру, в книге «Это было под Ровно» рассказывается о партизанской бригаде Медведева. Бойцом этой бригады был Петр Антипов. В одном из боев в лесах Белоруссии он получил серьезное ранение в ногу. Вскоре началась гангрена, его жизнь могла спасти только ампутация, однако не было под рукой обезболивающих. В отряде решили резать ногу вживую, привязав юношу ремнями к столу. Уж как это все он вынес – ему одному известно, но остался жив. После войны Петр Васильевич заведовал киоском «Союзпечать», в летний отпуск частенько на конной косилке заготавливал сено для почтовых лошадей, а я рядом с ним сгребал накошенное.
Война нам даже снилась. Как-то зимой я катался на коньках на замерзшем пруду и провалился под лед. Как спасся, не знаю, но очень сильно простудился. Действенным лекарством, по мнению мамы, в таких случаях были мед и кипяченое молоко, которым она меня ежеминутно поила. Но усилия ее вначале были тщетны, температура не спадала. В комнате, в которой я лежал, висел большой и круглый черный репродуктор. Сейчас такое радио можно увидеть только в музеях. В бреду это черное радио мне казалось каской солдата из легиона «СС», и я кричал маме, чтобы она помогла мне избавиться от преследований фашиста.
Предсмертная просьба товарища
— Несмотря на свой юный возраст, мы уже тогда догадывались, что взрослые что-то не договаривают о пережитом. Мой отец Мухаммадий Гараевич Халиков вернулся домой с простреленной ногой. Много раз я просил его поделиться теми фронтовыми воспоминаниями, которые обычно скрывались, но он всегда отнекивался. Но однажды я кое-что все-таки вытянул из него.
В один из дней он признался, что до сих пор у него перед глазами стоит молоденький солдат, совсем пацан, которого перед строем расстреляли только за то, что он во время бомбежки потерял винтовку. С особой болью вспомнил о тех, кто любыми путями хотел сохранить себя, попасть в тыл. Для этого некоторые высовывали руку из окопа, чтобы немецкий снайпер прострелил ее. Но не всегда таким «халявщикам» везло, офицеры из «особого отдела» были начеку, а там — трибунал и неизбежный расстрел.
Но больше всего мне запомнилась следующая история, рассказанная после смерти Сталина. Она произошла под Воронежем. Отец был командиром минометного расчета. После одного из сильнейших артналетов и бомбежки на поле боя остались двое: он и подносчик снарядов Иван. Отец перетащил тяжело раненного в грудь товарища в окоп пехотинцев. Сутки они оставались без помощи и пищи. Впереди были немцы, а на нейтральной полосе лежала лошадь. Во время бомбежки отец видел, как она металась от окопа к окопу, пока один из осколков не догнал ее. И вот раненый товарищ стал просить отца: «Миша, принеси мне кусочек печени». Тот, понимая, что Иван обречен, не смог отказать и, отбросив все сомнения, пополз к лошади. В предрассветной мгле возле туши животного вдруг увидел силуэт немца, который испуганно прошептал: «Руссишь, нихтшиссен, майн брудер исткранк». Ничего не ответил он немцу, который старался ради раненого брата, лишь трясущимися руками стал резать свою долю лошадиной печени.
Но когда отец с добычей спустился в окоп, его товарищ уже умер. А на следующий день на этом участке фронта наши войска пошли в наступление. Отец, похоронив сослуживца, вернулся в остатки своей части, где его уже успели занести в список «пропавших без вести».
Мартукская Каштанка
— В одном доме с нашим другом Славиком Дмитриенко жил телеграфист Соловьев. Он всю войну обеспечивал связь между войсковыми подразделениями и штабами, а после тяжелого ранения был комиссован.
У Соловьева была знаменитая на всю округу охотничья собака по кличке Каштанка. Нас, босоногих мальчишек, поражали ее умственные и цирковые способности. Стоило ей почуять в кармане одного из нас остатки черного сухаря, как она пускалась в пляс на задних или передних лапах, делала сальто. Ошарашенный таким старанием зритель доставал хлебную корочку, и она моментально исчезала в неуемной утробе Каштанки. Как-то она учуяла в кармане Вовки Калиновского сахар, который не только для собаки, но и для нас был редким лакомством. Естественно, у Вовки не было никакого желания лишаться этого богатства, поэтому он придумывал Каштанке все новые испытания. Когда она, исполнив все его желания, выпрямилась, смиренно опустив глаза и уши, сложив на груди передние лапы, Вовка сдался. Откусив кусочек сладости, остальное отдал Каштанке.
Когда Соловьев, не расстававшийся с махоркой, скончался (курить ему никак нельзя было: осколок фашистского снаряда задел у него одно легкое), Каштанка после похорон хозяина две недели лежала у его могилы, с наступлением холодов мы перевезли ее на ручной тележке в свой двор. Об игре с нами она напрочь забыла, положив голову на лапы, днями напролет лежала у порога. Все наши гостинцы съедали соседские собаки, на которых она также не обращала никакого внимания. Вскоре Каштанки не стало, она пережила хозяина лишь на два месяца. Мы похоронили ее на берегу колхозного озера, где они с Соловьевым любили охотиться.
Чуть не забыл упомянуть еще одно пристрастие Соловьева. В своем дворе он разводил индюков, уток, гусей, индоуток. Был у него большущий попугай, которого он привез с фронта. Этот попугай, отведав принесенного нами проса, приходил в хорошее настроение и кричал: «Гитлер капут» — этому его научили на фронте. Или, что нам особенно нравилось, тоном легендарного диктора Левитана торжественно начинал: «Внимание, говорит Москва!».
Суслики для Ганса
— В один из дней мы обнаружили в заброшенной землянке одноногого немца. Непонятно было, то ли его, больного, ссадили с поезда, то ли он остался после расформированного немецкого госпиталя, который находился в здании бывшей средней школы. Вероятно, здоровых пленных отправили на стройки, а этот инвалид никому не был нужен.
Мы увидели голодного, полуодетого больного с затекшими глазами. Нам до того стало жаль его, что, не сговариваясь, каждый вытащил из кармана, что имел. Кто черный сухарик, кто жареные семена тыквы, подсолнуха.
Услышав о нем, наши сердобольные мамы принесли ему всякую домашнюю утварь: ложки, чашки, кружку с ведром, а с нашего двора ему достался казанок. В этом казанке отец растапливал сурчиный жир, который давали детям при простудных заболеваниях. Этому подарку немец очень обрадовался, а почему, я понял позже. Вскоре мальчишки соорудили для него подобие печки, на которую водрузили казанок с водой. Агумбай сбегал за заваркой и куртом. Увидев все это, немец расчувствовался, плача, беспрестанно бормотал: «Данке, спасибо, рахмет». Успокоившись, попив чаю, он вручил нам ведро и на ломаном русском попросил вылить для него сусликов из нор.
В те годы этих грызунов на окраине села водилось множество. Единственная водоразборная колонка была на железнодорожной станции, вот оттуда-то, вцепившись в ведро с двух сторон, носили мы воду и выливали сусликов. Поймав штук десять, приносили бедному немцу, который, освежив, бросал их в кипящий казанок. Тогда я впервые в своей жизни увидел скальпель и долгое время был уверен, что такие вещи бывают только у немцев.
Около двух месяцев мы кормили своего подопечного. Каждый раз он пытался нас угостить суслятиной, но потом понял, что мы охотимся из жалости к нему, бывшему фашисту. Наш Ганс за это время поправился. Кашель прошел, лицо порозовело, и настроен он был довольно оптимистично. Мы же принялись за ремонт его землянки. Но однажды мы не обнаружили своего немца на месте, где валялось лишь его скромное барахло и перевернутый казанок. Хоть и были мы детьми, но все поняли сразу. Наши догадки подтвердил один из взрослых соседей, который видел, как увозили безногого. Больше мы Ганса не видели, кому-то не понравилась его дружба с местными сорванцами.
